Исполнение 1. 725 слов. Автор извиняет за внелимит =_=
Здесь тепло. От изломанной, обожженной земли тянет лихорадочным жаром. В прохладном вечернем воздухе видно, как поднимается над руинами полупрозрачный пар, словно над чашкой отвара из степных трав или горячего бульона. Пепел, укрывший улицы, похож на снег. На месте "Горном" - выжженная в земле черная рана. Собор тяжело просел, оставив только невысокий остов. Мостовые запеклись и вспучились, то место, где прежде были Бойни, укрыто ровным слоем серой золы. Жилка и Глотка засыпаны землей и камнями. Помутился великий Горхон. Он сидит на закопченном удобном камне - наверное, часть крыши так удачно обвалилась - кружит в пальцах трость. Туда-сюда, туда-сюда. Жест привычный и успокаивающий, у горожан неразрывно с ним ассоциирующийся. Глаза у него мечтательные. Золотой лукавый прищур. Он смотрит на небо. На дне глаз его пляшет неуловимая хитринка. Губы шевелятся. -Что, если сыграть историю любви? - спрашивает он у застывшего вокруг мира. Улыбка-оскал и не думает исчезать с его лица. Слегка покачивается носок щегольского, до блеска начищенного ботинка - Что-нибудь мелодраматичное, лиричное и восхитительно нелогичное, с трагичным финалом и огромным чувством? Ведь всё проблемы, вселенские проблемы! Давно уже не было легкой, воздушной прелести моих ранних пьес... Он раздумывает над озвученной идеей, продолжая вглядываться в небо. Брюки у него наверняка окажутся сзади черными, но его, кажется, такие мелочи совершенно не заботят. Он думает о том, кто из актеров, находящихся в его распоряжении, может сыграть то, что выковывается сейчас у него в сознании. Лучше всего - кто-нибудь из молодых, пылких, ещё не познавших... -Или нет! - восклицает он вдруг, совершенно забыв о первых своих словах. От полноты чувств он даже прищелкивает пальцами, с удовольствием вслушиваясь в собственное озарение, и этот плебейский жест в его исполнении кажется утонченно-прекрасным и выхолощено-изящным - Веселую комедию, в духе шутовских, дурашливых пьес Гоцци! С затаенным смыслом, с тремя подтекстами, легкую, милую и очень, очень сложную! Он широко улыбается, увлеченный таким поворотом, и даже схематично вычерчивает в золе классического Арлекина из комедии дель-арте. Арлекин кривляется, он улыбается рисунку, задумчиво изучая его. Идея заманчивая - он никогда не ставил ничего такого... Единственное опасение - что выйдет опять темная мистика, которую горожане - суеверные и наивные - склонны видеть вообще в любом представлении. -А что если... - начинает он ещё раз, склоняя голову на бок, и касаясь нарисованного Арлекина концом трости - А что если сыграть... -У тебя от Театра-то - одни руины, - низким голосом замечает кто-то из-за его плеча, и он ухмыляется, стараясь, чтобы подошедший не видел этой ухмылки. Шаги он услышал давно - Где играть будешь, театрал? Он едва слышно вдыхает и оборачивается. Глаза расширены в наигранном ужасе. Руки прижаты к груди картинным жестом испуга и ошеломления. Губы кривятся. Гаруспик отступает от него на шаг. Едва заметно - по крайней мере, так ему кажется - морщится. Лицо маэстро - маска ужаса, так картинна и наигранна вся его мимика. А Гаруспик терпеть не может фальши и притворства. Мгновение они смотрят друг на друга, а потом Марк аккуратным движением ладони стирает выражение ужаса со своего лица, вновь возвращая ему привычную отстраненную ироничность. -Театр там, где я, - отвечает он чуть перефразированной цитатой. Красноречиво двигает пальцами, словно перебирая нити - А вот твоего Города там, где ты, нет, Сирота. Гаруспик сжимает зубы. Взять бы этого хлыща за ворот, да повозить как следует по золе да пеплу. Авось перестал бы казаться таким щеголеватым, лощеным и неживым. Мешает только одно - самоконтроль. Штука замечательнейшая... Да и в чем-то кукольник прав. Потому Гаруспик только выдыхает - медленно выпуская из себя весь гнев - и садится рядом с театралом на камень. Его успели безумно утомить счастливые лица победителей, тоскливые глаза детей. Сбежал, малодушно сбежал из лагеря на том берегу Горхона... А этот шут хотя бы забавен. Непонятен, зол, но забавен, и не спешит вспоминать о том, что было в эти сумасшедшие двенадцать дней... Ни радости в нем, ни тоски. Только безграничная преданность своему делу. Артист без Театра. Служитель без алтаря. Они чем-то похожи, пусть и немногим, но всё же, и Артемий почти без раздражения глядит, как носком нарочито щегольского ботинка Марк затирает в пыли Арлекина. -А что, если сыграть войну? - снова начинает режиссер свои размышления, будто и нет рядом никакого Бураха - Трагедия маленьких людей, вовлеченных в бойню против своей воли, трагедия мира, который слишком яростное противостояние может расколоть.. О, это можно так прекрасно обыграть! Где-то вдалеке, почти из самой Степи, слышно пение. Это Ласка и Капелла, собрав остальных детей, зажигают свечи на бывшем Кладбище. Кровью с молоком кормят землю.
-
-
26.11.2011 в 02:56Автор извиняет за внелимит =_=
Здесь тепло. От изломанной, обожженной земли тянет лихорадочным жаром. В прохладном вечернем воздухе видно, как поднимается над руинами полупрозрачный пар, словно над чашкой отвара из степных трав или горячего бульона. Пепел, укрывший улицы, похож на снег. На месте "Горном" - выжженная в земле черная рана. Собор тяжело просел, оставив только невысокий остов. Мостовые запеклись и вспучились, то место, где прежде были Бойни, укрыто ровным слоем серой золы. Жилка и Глотка засыпаны землей и камнями. Помутился великий Горхон.
Он сидит на закопченном удобном камне - наверное, часть крыши так удачно обвалилась - кружит в пальцах трость. Туда-сюда, туда-сюда. Жест привычный и успокаивающий, у горожан неразрывно с ним ассоциирующийся. Глаза у него мечтательные. Золотой лукавый прищур. Он смотрит на небо. На дне глаз его пляшет неуловимая хитринка. Губы шевелятся.
-Что, если сыграть историю любви? - спрашивает он у застывшего вокруг мира. Улыбка-оскал и не думает исчезать с его лица. Слегка покачивается носок щегольского, до блеска начищенного ботинка - Что-нибудь мелодраматичное, лиричное и восхитительно нелогичное, с трагичным финалом и огромным чувством? Ведь всё проблемы, вселенские проблемы! Давно уже не было легкой, воздушной прелести моих ранних пьес...
Он раздумывает над озвученной идеей, продолжая вглядываться в небо. Брюки у него наверняка окажутся сзади черными, но его, кажется, такие мелочи совершенно не заботят. Он думает о том, кто из актеров, находящихся в его распоряжении, может сыграть то, что выковывается сейчас у него в сознании. Лучше всего - кто-нибудь из молодых, пылких, ещё не познавших...
-Или нет! - восклицает он вдруг, совершенно забыв о первых своих словах. От полноты чувств он даже прищелкивает пальцами, с удовольствием вслушиваясь в собственное озарение, и этот плебейский жест в его исполнении кажется утонченно-прекрасным и выхолощено-изящным - Веселую комедию, в духе шутовских, дурашливых пьес Гоцци! С затаенным смыслом, с тремя подтекстами, легкую, милую и очень, очень сложную!
Он широко улыбается, увлеченный таким поворотом, и даже схематично вычерчивает в золе классического Арлекина из комедии дель-арте. Арлекин кривляется, он улыбается рисунку, задумчиво изучая его. Идея заманчивая - он никогда не ставил ничего такого... Единственное опасение - что выйдет опять темная мистика, которую горожане - суеверные и наивные - склонны видеть вообще в любом представлении.
-А что если... - начинает он ещё раз, склоняя голову на бок, и касаясь нарисованного Арлекина концом трости - А что если сыграть...
-У тебя от Театра-то - одни руины, - низким голосом замечает кто-то из-за его плеча, и он ухмыляется, стараясь, чтобы подошедший не видел этой ухмылки. Шаги он услышал давно - Где играть будешь, театрал?
Он едва слышно вдыхает и оборачивается. Глаза расширены в наигранном ужасе. Руки прижаты к груди картинным жестом испуга и ошеломления. Губы кривятся. Гаруспик отступает от него на шаг. Едва заметно - по крайней мере, так ему кажется - морщится. Лицо маэстро - маска ужаса, так картинна и наигранна вся его мимика. А Гаруспик терпеть не может фальши и притворства.
Мгновение они смотрят друг на друга, а потом Марк аккуратным движением ладони стирает выражение ужаса со своего лица, вновь возвращая ему привычную отстраненную ироничность.
-Театр там, где я, - отвечает он чуть перефразированной цитатой. Красноречиво двигает пальцами, словно перебирая нити - А вот твоего Города там, где ты, нет, Сирота.
Гаруспик сжимает зубы. Взять бы этого хлыща за ворот, да повозить как следует по золе да пеплу. Авось перестал бы казаться таким щеголеватым, лощеным и неживым. Мешает только одно - самоконтроль. Штука замечательнейшая... Да и в чем-то кукольник прав.
Потому Гаруспик только выдыхает - медленно выпуская из себя весь гнев - и садится рядом с театралом на камень. Его успели безумно утомить счастливые лица победителей, тоскливые глаза детей. Сбежал, малодушно сбежал из лагеря на том берегу Горхона... А этот шут хотя бы забавен. Непонятен, зол, но забавен, и не спешит вспоминать о том, что было в эти сумасшедшие двенадцать дней... Ни радости в нем, ни тоски. Только безграничная преданность своему делу.
Артист без Театра. Служитель без алтаря. Они чем-то похожи, пусть и немногим, но всё же, и Артемий почти без раздражения глядит, как носком нарочито щегольского ботинка Марк затирает в пыли Арлекина.
-А что, если сыграть войну? - снова начинает режиссер свои размышления, будто и нет рядом никакого Бураха - Трагедия маленьких людей, вовлеченных в бойню против своей воли, трагедия мира, который слишком яростное противостояние может расколоть.. О, это можно так прекрасно обыграть!
Где-то вдалеке, почти из самой Степи, слышно пение. Это Ласка и Капелла, собрав остальных детей, зажигают свечи на бывшем Кладбище. Кровью с молоком кормят землю.
-
-
26.11.2011 в 12:02Радостно-удивлённый мимокрокодил
-
-
26.11.2011 в 21:08заказчик
-
-
26.11.2011 в 22:25[condemned to love],
Гаруспикофилия?)
-
-
26.11.2011 в 22:33О да. И маркомания